Качели

Обычно мы с сестренкой гуляли во дворе. И мы любили возиться в песочнице, делая разнообразные куличики, или просто кататься на больших железных качалках, представляющих из себя кресло-качалку, но только с сидениями друг напротив друга. Иногда кто-нибудь, из озорства, быстро вскакивал с сиденья, и тогда противоположная сторона заваливалась на землю, порой и прищемив себе что-нибудь этой железной махиной. Еще были деревянные барабаны разных размеров, которые надо было крутить ногами, но это у меня плохо получалось. Детей в нашем дворе было много, и эти нехитрые развлечения были постоянно кем-то заняты.

Однажды, к всеобщей радости, на детской площадке установили качели. Весть об этом моментально облетела все близлежащие дворы, и вся ребятня от мала до велика, побросав свои дела, выстроилась в очередь. Взрослые также не остались равнодушными и строго, но справедливо следили за порядком. Встали и мы с Надей в очередь.

Долго мы ждали, завидуя тем, которые взмывали в небо. Но подошла и наша очередь. Мы уселись на одни качели, кто-то из взрослых нас подтолкнул, и мы стали раскачиваться. Это было так здорово, что я даже не нахожу слов, чтобы описать те ощущения, которые овладели мной. Это было что-то космическо-душезахватывающее! Мы взлетали над деревьями, а внизу на нас с завистью смотрели те, чья очередь еще не подошла, или уже прошла. И даже взрослые дяди и тети, бабушки и дедушки, и даже не побоюсь этого слова — грудные младенцы не сводили с нас глаз. А размером те глаза были с полтинник! Вот не вру!

И я просто опьянела от счастья, просто-таки лопалась от гордости, чувствуя себя центром вселенной. И чтобы показать всем, что я еще умею, чтобы все поняли, какая я необыкновенно ловкая и храбрая девочка, я отпустила одну руку и так качалась, держась другой рукой, помахивая снисходительно ладошкой тем, которые оставались там, внизу, на грешной земле. Кажется, я совсем уже рехнулась от чувства собственного превосходства, потому что мне и этого показалось мало, и я отпустила вторую руку, держась ногами за сиденье, и размахивая руками, как крыльями, чувствуя себя вольной птицей.

Надя, увидев мои выкрутасы, тоже решила не отставать, и также замахала руками. Но совместный полет недолго продолжался, потому что, через секунду из-поднебесья мы дружно грохнулись на землю, и также дружно заревели. Надя схватилась за голову, а я — за ушибленную руку.

Какая-то женщина взяла нас за руки, и повела домой. Мне было стыдно плакать перед этой взрослой тетей, и я замолчала, а Надя продолжала вопить на всю улицу. Дома родители сразу бросились к сестре, так как она орала, как резаная. И сразу повели ее к врачу. Ну и меня заодно взяли. Врач осмотрел ее внимательно и сказал, что ничего страшного нет, только шишку на голове смазал. Тогда вспомнили и обо мне. Врач осмотрел мою руку, и сразу направил на рентген. Оказался перелом. И меня сразу же отправили в больницу.

В больнице

В больнице мне совсем не понравилось. Тоска была смертельная, чистота стерильная, люди в белых халатах и рука в гипсе. И я не понимала, с какого такого испуга я должна целыми днями смирно лежать в кровати. Есть приходилось здоровой левой рукой и, кроме того, рука под гипсом страшно зудела, и я никак не могла ее почесать. Иногда я не выдерживала и срывала этот чертов гипс, но меня ругали и опять забинтовывали руку.

На соседних кроватях лежали девочки, у многих из горла торчали железные трубочки, и они не могли толком говорить, только хрипели и шипели. После каждой еды они вынимали эти трубочки и промывали под струей воды. Зрелище, надо сказать, было не для слабонервных.

Единственное, что мне нравилось, так это градусник, который мне засовывали чуть ли не по десять раз на дню. Он был стеклянный, холодный и напоминал сосульку. Украдкой я всегда старалась его лизнуть. И как же мне хотелось похрустеть этой сосулечкой! И однажды я не выдержала такого искушения и откусила кончик. На зубах захрустело стекло и стало противно. Я выплюнула все на пол, а из градусника вылилась ртуть. Испугавшись, что меня заругают, я начала ловить ее руками, надеясь запихнуть обратно в градусник. Но не тут-то было! Ртуть рассыпалась на шарики и провалилась в деревянные щели пола. Кое-что я смогла собрать бумажкой и вытряхнуть в окно. А остаток разбитого градусника я опять засунула себе под мышку, и притворилась спящей.

Пришла медсестра, вытащила градусник, и вскрикнула, порезавшись о стекло. Я невинно посмотрела на нее. Она стала громко ругаться, но я сказала, что уснула, а градусник упал и разбился. В этот же день пришел папа, и я призналась, что разбила нечаянно градусник, и на следующий день он принес новый.

Моим нехитрым развлечением была железная, на пружинах, кровать, на которой я могла скакать, высоко подпрыгивая в воздух, часами. Скакать, поддерживая равновесие одной здоровой рукой было нелегко, и я удивляюсь, как это я другую руку не сломала. Постель после таких упражнений оказывалась на полу, и мне всегда доставалось от врачей и персонала. Еще я пыталась развеселить своих грустных соседок, швыряясь в них подушкой, но они не понимали юмора, и вместо того, чтобы начать игру в «войнушку»  — жаловались на меня. И меня опять ругали.

Скоро меня повели на рентген, и выяснилось, что рука срослась неправильно. И меня направили на операцию. Я очень обрадовалась, потому что мне еще ни разу в жизни не делали никакой операции. Очень я была довольна, что меня уложили на тележку, и как в коляске повезли в огромном лифте на другой этаж, а оттуда в огромную операционную, залитую светом. Рядом со мной на другой тележке лежал мальчишка и орал от страха. А все врачи его стыдили и вовсю расхваливали меня, что вот я девочка, а ничего не боюсь. Какой же я казалась себе героиней! Потом долго ожидали.

Этого мальчика взяли первым, и скоро его вопли прекратились. Затем и меня повезли в операционную, и я увидела, что врач прожигает огнем ему дырку в горле. Мне стало страшновато, но я удивилась, что мальчик не плачет, видимо ему было совсем не больно. И еще меня поразило, что когда ему ничего не делали, он ревел как сто ослов, а тут, когда бы любой человек бесился и орал на всю вселенную, молчит как рыба. Видно все-таки он смелей меня, зря меня так расхваливали.

Меня переложили на операционный стол, руку смазали йодом, в глаза ударил яркий свет, и две толстые врачихи, которые только что меня вовсю расхваливали и казались очень добрыми и милыми, вдруг навалились на мою бедную руку и начали ее ломать. Никогда в жизни не испытывала я такой адской боли! Я ревела, как раненый зверь, и пыталась вырваться, а те тетки все ломали и ломали. Наконец они сделали что хотели, и стали меня успокаивать. Потом опять на меня наложили этот ненавистный гипс, и отправили в палату.

И стало еще хуже. Меня поместили в одиночную палату, беспокоясь, наверное, за спокойствие окружающих. Больше всего меня мучила жажда, но пить не разрешали, только иногда смазывали водой пересохшие губы. Стакан с водой стоял на тумбочке, и все мои мечты и желания сосредотачивались на нем. Так как я прослыла недисциплинированным пациентом, около меня чуть ли не круглосуточно дежурили нянечки. Но по ночам я все-таки умудрялась сорвать повязку и добраться до воды, и с наслаждением выпивала, захлебываясь и обливаясь, весь стакан.

Помню, как-то пришла какая-то большая делегация врачей, и самый главный врач стал спрашивать, как я себя чувствую, и какой у меня был «стул». Я понимала, что значит «стул», но постеснялась признаться, что под кроватью находится полный горшок этого самого «стула». И боялась, что откроют крышку горшка и все увидят «это», и мне будет очень стыдно. Поэтому я сказала, что у меня целую неделю не было никакого стула. Самый главный врач покачал головой и все ушли. А вечером нянечка, которая убирает наши горшки, открыла крышку и стала ругаться, что меня целый час спрашивали про «стул», а я почему-то наврала. Я пожала плечами, и сказала, что забыла.

На следующий день медсестра принесла пузырек с узким горлышком, и сказала, чтобы я туда сдала мочу. Я долго соображала, как же я попаду в такую маленькую дырочку. Была бы я мальчиком, я бы это сделала в пять минут.

Но у меня не было такого шланга. И я решилась. Поставила пузырек на пол, и стала в него метиться. Но в пузырек попало очень мало, а вот на пол очень много. Испугавшись, что мне опять попадет и, не найдя тряпки, я схватила подушку и вытерла эту огромную лужу, пока никто не увидел. Пришла медсестра, и спросила, почему так мало мочи, на самом донышке. Я сказала, что больше не получилось, и она ушла. А моя подушка очень долго не просыхала. И запах от нее шел ужасающий. Даже нянечка не могла понять, откуда доносится сей аромат. Но когда меняли постельное белье, нянечка обнаружила мокрую подушку, и стала ругаться, зачем я это сделала. Что я могла ответить?

Долго я еще пролежала в этой больнице. Потом сделали рентген, и сказали, что рука срослась так, как надо, и что я здорова. Как же я была рада выписаться из этой противной больницы. Хотя, думаю, весь персонал больницы, включая пациентов, радовался не меньше меня.

(В. Ахметзянова)